Этот день стал чем-то пустым, совершенно глухим и немым. Как небытие, из которого потом должен появиться новый мир. К вечеру общее эмоциональное и физическое состояние Шании скатилось под минусовую отметку. Молодая женщина несколько часов к ряду лежала на диване, зашторив все окна, в полном мраке, завернувшись в мягкий плед, и смотрела перед собой. Даже ни о чем не думая, просто смотрела. А если в голове возникала хоть какая-то осмысленная мысль, то она обязательно была о Эрьяне. И Шания тут же заходилась тихим протяжным плачем. Под конец уже и плакать было нечем. Любая мысль о нем теперь приносила только тупую боль, бьющую по разбитому сердцу. Жак жалобно подвывал, подвывал так же, как и тогда, пару недель назад. Сидел рядом, пристроив большую голову на сиденье дивана и упрашивающе-доверчиво смотрел в лицо Шании, обдавая изредка ее щеки своим дыханием.
К телефону она подошла не с первого раза. Да и с третьего не подошла. Когда она поняла, что странный треск мелодии доносится из ее сумки, брошенной в прихожей на полу, Жак уже тащил и слюнявил эту тряпочку к ней.
Ульяс.
Узнала по голосу, потому как даже на номер звонившего не обратила внимания, чисто автоматически поднесла трубку к уху и выдохнула вымученно и хрипло «Шания Мур, слушаю вас».
Его короткое приветствие и просьба о встрече... Шания хотела отмахнуться, бросить трубку, сказать, что она мертва и ничто ее не сдвинет с места. Но взгляд на любимого пса склонил чашу весов в сторону Ульяса.
Жак сегодня гулял лишь рано утром, а стрелки часов скоро начнут отсчитывать новый круг в двадцать четыре часа.
Договорились. Парк. Она все равно опоздает, придется ему подождать.
Время на сборы ушло немало. Красные глаза, опухший нос и трясущиеся руки было никак и ничем не замаскировать. Пришлось согласиться с тем, что даже и скрыв это – Ульяс все равно увидит. Этот огромный плюшевый человек видел все. Даже то, чего видеть не должен был.
Темный спортивный костюм, черная бейсболка, черные кроссовки, черный пес. Она походила на кусочек темной весенней ночи, отделяющийся от одной тени только для того, чтобы слиться с другой.
Верный Жак плелся рядом с хозяйкой, периодически поддевая мордой ее бессильно болтающуюся в такт движениям руку. Проводил языком и вздыхал. В другой руке намордник и апортировка – резиновая тушка утки, истошно пищащая и непонятно как находящаяся в целости и сохранности уже пару месяцев.
Ульяс нашелся не сразу. Парк-то хоть и не большой, но все-таки. А уточнить где именно... забыла.
Поэтому Ульяс нашелся сам, тихо окликнув ее. Видимо он вырулил откуда-то сбоку, выйдя на тропинку, по которой бездумно брела Мур.
Женщина обернулась, долго вглядываясь в знакомые черты.
- Привет. – она улыбнулась как-то мягко и тяжело, словно кто-то невидимый поднял уголки ее губ пальцами.
Она отцепила тяжелый карабин поводка от ошейника пса, давая тому полную свободу действий.

На «комплимент» Шания лишь безразлично повела плечом. Тому, кому надо было бы – узнал. Вот ему надо было – узнал. Хоть по Жаку, но узнал. А вид – это защитный костюм, на душе темно, вокруг темно, и сама в темном – полная гармония.
Однако, при этом стало немножко обидно, ровно настолько, насколько может быть обидно когда человек полностью раздавлен. Шания, конечно, не ожидала, что он начнет ей сочувствовать, но хотя бы подбирать слова...
Хотя, какая разница? Теперь она не имеет «к ним», к «их семье» никакого отношения.
А он так просто все это говорит.
А она так спокойно это слушает. Большее, чем было – не будет. Он может выложить хоть в мельчайших подробностях с кем сейчас Йорген, чем занимается, когда убивает, о ком думает, кого нашел ей на замену – ей будет все равно. Она как иссохшаяся роза, у которой прочно застыл, задеревенел бутон. Она – ничто. Ей не умереть и не ожить. Она словно повисла между двумя мирами, в ожидании чуда. Хоть маленького знака, как быть дальше.
Возможно этот знак подаст большой плюшевый человек?
- У нас не было четы – перебила его Шания, размахиваясь и швыряя резиновую утку вперед по темной тропинке. Жак, протащив за собой шлейф слюней, молча промчался мимо, поднимая легкую пыль над тропинкой. – Не было. Никогда.
- Без Йорана все фигня. Не знаю, какую он тебе причину вашего разрыва и твоей свободы от нас выдал, но я знаю то, чего не знаешь ты и то, о чем даже не догадываешься. Хех.
А вот это заставило сбиться с размеренного шага и отпустить Ульяса вперед.
Факт того, что она чего-то не знает – не хотел укладываться в голове. Она всегда знала все, и даже больше. Так почему этот бородач говорит подобное?
Шания чуть сощурила глаза, взмахнула поводком, наклонила голову вбок.
- Тогда мы в расчете. Вы тоже кое-чего не знаете. Можем продолжить играть в молчанку. Мне все равно. Я теперь не с вами. Этот чертов эгоист так хорошо и благородно меня отпустил, даровал свободу, как рабыне, что меня блевать теперь тянет от одной мысли о нем. – вранье. – А ведь он даже не спросил, что важно для меня. А мог бы. Неужели я не заслужила хоть капельку внимания с его стороны? Нормального мужского внимания и тепла?!  - ее голос дрогнул, звонко разнесся по темной аллейке. Жак, с торчащей из его пасти помятой курицей замер, перестав тыкаться мордой  ногу Ульяса. – Он оставляет меня одну. Помахал ручкой... Через двадцать лет встретимся... Через двадцать лет ребенок увидит своего отца-демона и расхреначит ему его старую больную голову, за все радости. И мне будет ничуть не жалко. Ни его, ни себя. Лучше бы он убил меня, и самому проще, и мне радость. Не придется пытаться его забыть.

О ребенке говорить она не собиралась. Сорвалось. Даже не заметила как. Она затравленно взглянула на Ульса, сжала пальцами ткань кофты на своем животе. Все-таки вряд ли она подговорит...
Пока ребенок в ее брюхе, она бы и сама убила Эрьяна. И физически, и морально. Растерзала бы ему сердце, перегрызла бы глотку, ее тошнило бы от вкуса его теплой крови, его чуть живое сердце билось бы в ее дрожащей окровавленной руке, а она сжимала бы все сильнее и сильнее, под мертвым взглядом его спокойных голубых глаз, глядя на его бледных, затянувшиеся кровавой корочкой губы, сидя в луже его крови, и сама умирая от жгучей боли в костях, мышцах, голове, везде... Она бы это сделала, если бы могла.
Шания хмыкнула, натягивая козырек бейсболки на глаза. Пряча набежавшие слезы. Хоть Ульяс и был похожим на большого медведя, мягкостью не отличался. Не старался подобрать слов. За это она его и любила, и ненавидела одновременно.
А сейчас, сейчас Шания поняла одну острую и страшную истину - она страдает и ей это нравится. Она повесила на себя ярлык несчастной женщины, с разбитой вдребезги судьбой, будущей матери-одиночки. И сама себя жалела. Куда делась сила характера, которой она могла припечатать к стене любого? Куда?
- Завтра Йоран уезжает в Стокгольм. - Шания хотела было огрызнуться, мол пусть едет хоть к черту на кулички, но Ульяс не дал. Ульяс остановил, предостерег и начал осыпать потоком странной информации. Говорил, что она многого не знает, и не узнала бы, даже если бы ссоры с Эрьяном не случилось. То есть, делая вывод из всего этого абсурда - он бы все равно ее бросил.
Мур стояла посреди неширокой парковой аллейки, окруженная весенней ночью. В воздухе висел легкий аромат сырой травы, откуда-то издалека доносилась веселая, приглушенная речь гуляющих. А вокруг самой Шании эта весенняя ночь шла трещинами, разрушаясь. Пластами опадали плиты с тонкими веточками деревьев, с бликами фонарей, с синим-синим усыпанным звездами небом. И обнажалась тьма - глубокая, вязкая, страшная, одинокая. И в этой тьме Шания четко видела отчаяние. И горькую решительность. Не свою. Сама она сейчас мелко тряслась, не то от этого самого страха перед тьмой, не то от злости, не то просто от того, что вдруг стало как-то холодно. Эта тьма была отражением мира Йорика. Его прошлым, настоящим и будущим. Хотя... Будущего она не видела - там не было ничего. Просто тьма начинала покрываться багровыми каплями - кровавыми слезами, которые она, Шания, будет лить... По покинувшему ее Эрьяну.
- Его же убьют. - слабо вымолвила Шания, поднимая на Ульяса полные ужаса глаза. - Том (Язык Шании с трудом поворачивается, чтобы выговаривать иностранные имена правильно. Поэтому она давным давно упростила себе жизнь, зовя Ульяса - Томом), его же убьют! - шепот сорвался, растворившись в немом ужасе.
Тонкие холодные пальцы вцепились в руку Ульяса выше плеча. Сжимая ткань до треска.
Трещало все - весь мир трещал по швам, веселым эхом разнося весть о скорой кончине, кровавой расправе над ее Йориком.
Но ведь ей должно быть все равно. Должно же быть все равно? Выпущенная на волю (как пафосно заметил Йоран) она должна хохотать - того, кто обрек ее на годы ревностных страданий и стенаний, больше не будет. От него не останется ничего. Для тех, кто его убьет, для его врагов.
А для самой Шании останется слишком многое. И клиника, и племянница (которую бросить она не сможет из странного чувства ответственности), и его сестра, и клуб. Шакалы. Останутся воспоминания. Останутся подарки, совместные путешествия. Истории, фотографии. Это будет не сжечь и не развеять по ветру над бескрайним океаном. Это все выжжено в ее памяти, как красивый узор, которые выжигают на дощечках далекие кочевники, отражая таким образом воспоминания о героях.
Эрьян отказывается от нее в тот самый момент, когда она нужна ему больше всего. Нужна же?! А она отворачивается, проклиная и уже ненавидя ребенка, которого носит в себе.
Его отец - Демон. Окутавший ее обманом и красивыми иллюзиями. Который вертел ею, любящей, как красивым кинжалом, пугая врагов. Он ласкал ее речами и скользкими легкими прикосновениями. А она таяла и растворялась, подчиняясь.
Она больше не с ним. Он сам для себя все решил, не спрашивая никого. Это его жизнь - ему ею и распоряжаться. Он безумец, который так и не смог найти свое место в этом мире. Который играл и плясал на краю смерти столько лет. Передразнивая Смерть и корча рожи Опасности. А за его плечами возвышался Обман, расправляя на ним, Йориком, свои черный дырявые кожистые крылья. По правую руку от Эрьяна - Одиночество. Он грустно шептало ему на ухо о том, что он никто и ни для кого. Слева по плечу тяжелыми ударами отмеряло его время Отчаяние, скаля гнилые зубы и глядя пустыми глазницами.
И он не видел света. Он не видел и не понимал, что его истинное место рядом с ней. С Шанией, которая была бороться за его место в мире со всему грехами разом. и с ней была Радость. Любовь и Надежда. Счастье и Молодость. А дальше - Старость.
И сейчас он готов перейти ту хрупкую границу, разрушить проржавевшую тонкую металлическую ограду, и ступить в объятия Смерти, которая металась вдоль границы, простирая к Эрьяну свои когтистые бледные руки.
- Останови его. - Брови напряженно сбежались в переносице. Страх. Гнев. Ярость. Да плевать. - Ты же можешь. Отговори его. Плевать не меня, он не должен оставаться один! Ты должен быть не здесь! А с ним. Ты же друг. Тебя не прогоняли. Уходи к нему. Останови. - она начала задыхаться, все отчаяннее цепляясь за Ульяса, сжимая пальцами его пальцы, давясь собственным сердцем.