Женевьев сидела у квартиры Макса уже довольно давно, напряжённая и мрачная, как туча. По-хорошему, следовало бы отчаяться и уйти, решив разобраться во всём потом, в более удобное время и в более подходящем настроении, но взбесившаяся латинская натура озверела, требовала разбора полётов и не желала униматься просто так. Так что Женевьев сейчас было плевать и на то, что время позднее, и на то, что по пути домой боевые навыки могут оказаться насущными, и на то, что сеньора Ривера не погладит по голове младшую дочь а возвращение домой глубокой ночью. Всё это сейчас было не слишком-то важно.
Важен был Макс, его дела и новое положение. Чёртово новое положение. Возмущённо дёрнувшись, Женевьев, сидевшая на корточках возле двери максовой квартиры, съехала по стенке и шлёпнулась на пол. Поднялась со злобным шипением и облокотилась на перила, хищно высматривая на лестнице брата. У неё к нему накопилась дьявольская туча вопросов, и каждый требовал ответа быстрого и честного. На быстроту Женевьев рассчитывала, а честности просто намеревалась добиться любыми способами.
Ведь кто, как не любимый брат, должен объяснить почему один из местных парней свистит ей вслед, а второй одёргивает приятеля да так, как будто она, как минимум, жена Пабло Эскобара? Только поминает при этом Макса, а совсем не сеньора Пабло.
Кто как не брат, такой откровенный и близкий, может объяснить сестре, какого чёрта можно делать вечером на складе, который никак не тянет на место для душевной дружеской вечеринки, да ещё и в компании типов довольно подозрительного вида?
И, наконец, разве не будет брату просто объяснить своей младшей, почему его потасовка в клубе с каким-то мордоворотом не превратилась в настоящую драку? Почему мордоворот внезапно стал таким послушным?
- Вот ведь чёрт, - процедила Женевьев и, сунув руки в карманы брюк, принялась расхаживать по площадке.
Конечно, она повела себя не слишком красиво: подозревать Макса в том, что всерьёз влип в какое-то дерьмо, вместо того, чтобы по-сестрински поговорить с братом было, наверное, не очень-то честно. Но Женевьев почему-то показалось, что в этом разговоре между ними может и не случиться обычной откровенности. Так что она решила начать сыскную работу, не дожидаясь обучения в Полицейской академии.
Таскаться целый день за Максом, стараясь не обнаружить своего присутствия, оказалось довольно трудно, но Женевьев преуспела: понаблюдала издалека прибытие брата на загадочный склад, последовала за ним в клуб и, протырившись внутрь, полюбовалась на настораживающую потасовку. Результаты слежки разъярили и обеспокоили сеньориту Ривера настолько, что разбираться она отправилась незамедлительно.
"Что я скажу? И что, интересно, он мне ответит? Я, конечно, тоже хороша, но это уже дело десятое, когда тут такое... Ладно, что-нибудь да скажу. В общем-то, понятно всё будет с полуслова".
Хлопнула входная дверь, и Женевье замерла, повернувшись к лестнице и скрестив руки на груди. Настоятельное желание "серьёзно поговорить" она демонстрировала всем своим видом.

Макс выглядел усталым и от него пахло алкоголем. Не то, чтобы шибало за милю перегаром, но немного Женевьев всё же унюхала. В первый момент она слегка растерялась, решая, что сейчас насущнее - пожалеть брата и убраться, отложив разговор, или всё-таки припереть Макса к стенке, пока не выветрился собственный запал, а подозреваемый не собрался с мыслями и не построил линию собственной защиты.
Женевьев пару секунд помялась, недовольно хмурясь и соображая, что бы такого ответить, и в конце концов беспокойство и скопившаяся за день злость победили милосердие.
- Привет, Макс, - сказала девушка. Голос разом охрип и пришлось прокашляться, чтобы продолжать: - Ничего не случилось. То есть, дома всё в порядке, если ты об этом.
Повисла короткая пауза, в течение которой Женевьев осознавала, что ответила только на один вопрос, со вторым сейчас тоже придётся что-то делать и, судя по настрою, разговор обещает быть долгим. Дипломатичность никогда не значилась в списке достоинств сеньориты Ривера, поэтому Страйк по своему обыкновению решила, что "честность - лучшее оружие", да и вообще начинать - так уж с самого главного.
Женевьев прислонилась плечом к двери, внимательно глядя брату в глаза.
- Значит так, Макс. Я здесь, потому что я тебя сегодня видела, - Женевьев коротко перевела дух прежде, чем подбираться к сути. - Видела у склада, потом видела с тем парнем в клубе, потом поехала сюда. Я хочу знать, что происходит, и почему ты ведёшь себя, как Аль Капоне в сомбреро Пабло Эскобара или что там носил этот латинос, - она нетерпеливо взмахнула рукой.
Женевьев вполне отдавала себе отчёт в том, что говорит сбивчиво, но, чем больше она распалялась, тем беспорядочнее получалось. И, как каждый раз в такие моменты, она казалась себе похожей на маму, когда та грозилась надрать кому-нибудь из них уши.
- В общем открой дверь, впусти меня и объясни, пожалуйста, что творится, - насупившись, закончила Женевьев. - Я хочу знать, что происходит. Потому что то, что я знаю сейчас, заставляет меня очень сильно волноваться.
Несмотря на всё увиденное в течение дня, наезжать на брата было непривычно и как-то диковато, и Женевьев мысленно пообещала себе, что, если окажется не права, извинится так искренне и страстно, как только сможет.

Женевьев пришла требовать правды и призывать к ответу, но, глядя на Макса, вдруг не то, чтобы пожалела о своём приходе - просто очень захотела, чтобы всё было по-другому. Чтобы он засмеялся, возмутился или даже начал бурно и ненатурально всё отрицать. То, с какой усталой обречённостью брат впустил её в квартиру, неожиданно встревожило девушку сильнее любых результатов слежки.
- Буду, - брякнула она в ответ на вопрос о пиве. Обычно и этого не пила, но тут что-то резко захотелось.
Неловко запнувшись о сброшенные ботинки Макса добралась до дивана, села в угол.
Женевьев смотрела, как брат пьёт, как переводит дух, как подбирает слова, и чувствовала, что возмущение из-за всего увиденного, из-за вранья как такового сменяется сильной, глухой тревогой, которую не выплеснешь вот так просто в разудалом скандале. Ей не нравилось ни то, что Макс рассказывал, ни то, как он говорил: слишком уж явно этот лживый спокойный голос демонстрировал серьёзность проблемы.
Женевьев поставила открытую, но так и не тронутую банку на пол, подняла глаза на брата, стараясь перехватить взгляд.
- Какие предки, о чём ты говоришь? - первым делом отмахнулась от самого простого. - Да и что я скажу? Падре, мадре, ваш сын - бандит? То-то радости будет. Тут уж или в полиции рассказывать или помалкивать.
Собственные слова насчёт "в полиции рассказывать" перевели мысли в совсем неприятное русло, и Женевье отмахнулась от них, как от приставучего москита. Никто пока никому ничего не расскажет, да и, может быть, эта угроза была бы не самой большой проблемой. Женевьев невесело вздохнула и всё-таки сделала несколько глотков пива.
- А не оставаться в стороне можно по-разному, знаешь ли, - она тряхнула головой. - Раз в жизни каждого второго тянут в участок за мелкое хулиганство или за то, что пачку сигарет прихватил на заправке, но далеко не все вот так, как ты... поднимаются по служебной лестнице.
Не зная, куда себя деть, и как сдержать слишком уж злые слова, крутившиеся на языке, Женевьев снова вцепилась мёртвой хваткой в пивную банку, опустошила её о половины и откинулась на спинку дивана. Снова посмотрела Максу в лицо.
- Слушай, я не знаю, куда делся твой начальник и что у вас за уговоры, но всё это плохо пахнет, прямо-таки воняет. Он, значит, уехал, а ты остался? Рулить его делами? И именно сейчас? - она сухо хмыкнула. - Макс, ты мне или себе врёшь? Не свалишь ты ни в какую тень, главари банд - не страховые агенты, они бывшими не бывают, а я хорошо тебя знаю: ты будешь наверху и вниз не свалишься.
Женевьев боролась с желанием вскочить и начать кружить по комнате, как всегда делала, когда нервов было через край. Сейчас не хотела так явно показывать, насколько сильно дёргается, пыталась уняться. Не получилось: она всё-таки поднялась и сделала несколько кругов, потом остановилась, глядя на брата.
- Чем конкретно ты занимаешься? - тихо спросила она. - Насколько это на данный момент опасно?
Женевьев не взялась бы сказать, что сейчас делает - допрашивает или проявляет сестринское беспокойство, но обойтись без этих вопросов не могла.

Не надо было заводиться. Женевьев это прекрасно понимала, да и вроде бы всегда умела держать себя в руках, когда бывало необходимо, но тут закоротило что-то. Она недобро свела брови, уже не глядя на брата, покрутила в руках пивную банку, которая быстро начала нагреваться в тёплых ладонях, а потом вдруг вскинулась на манер их общих с Максом бабушек и тётушек, когда тем случалось честить мужей и братьев, которых они считали нерадивыми:
- А ты мне не рассказывай, что меня должно, а что не должно беспокоить, Макс Ривера, - Женевьев по примеру брата не повышала голос, но справиться с прорезавшейся угрожающей интонацией не смогла. - Я тебе сестра. И то, что местные латиносы теперь ходят у тебя по струнке, не значит, что меня не надо слушать. Меня не так волнует, чтобы ты спал спокойно, как беспокоит, чтобы не уснул вечным сном.
Женевьев рванулась с дивана не в силах сидеть спокойно, нервно заходила по комнате, потом вспомнила про банку со степлившимся пивом, зажатую в руке, сделала несколько больших глотков и поморщилась.
Внутри бурлила злость, никак не желала униматься, и от этого возможность толкового разговора становилась всё более и более туманной. Пару раз глубоко вздохнув, Женевьев решила, что ей всё ещё лучше пить, чем говорить глотнула ещё немного пива, потом перевела взгляд со своих подрагивающих от ярости рук на Макса. На языке вертелось не меньше десятка отповедей и опровержений в ответ на его слова, и ей безмерно хотелось озвучить хоть одну, но нажать на тормоз в конце концов всё-таки получилось. Женевьев напомнила себе, что явилась сюда не только и не столько для того, чтобы орать и ссориться и попыталась немного прикрутить громкость голоса и неласковые интонации.
- Слушай, Макс, - теперь она говорила чуть спокойнее. - Допустим, ты прав. Не в главном, но в деталях: не попадаться, не нарываться, не пропадёшь. Хотя в последнем я бы хотела быть больше уверена, - Женевьев вскинула руку в неопределённо протестующем жесте. - Допустим, я послежу за младшими и буду осторожна. Но вообще-то есть ещё одна проблема - родители, - она примолкла на секунду и залпом допила пиво.
Разговор вдруг показался Женевьев донельзя киношным: тайные склады, бандитская иерархия, "ты же знаешь, что иначе никак", "да чем ты вообще занимаешься?!". Просто чудесно. Как будто смотришь "Крёстного отца" или ещё что-то такое. Нереальность разговора всему происходящему придавала какой-то неестественный оттенок, но тревоги от этого ненастоящими не становились. Женевьев тяжело вздохнула, присела на край подоконника и продолжила:
- Понятное дело, они ничего ни от кого не узнают, но ты уверен, что они не пострадают? - она смотрела на брата, напряжённо хмурясь. - Что сейчас вообще происходит? Может быть, их стоит как-то охранять? - Женевьев на секунду отвела взгляд, пытаясь сообразить, о чём ещё хотела спросить, и вдруг как будто вспомнила что-то: подняла голову и недоумённо уставилась на брата: - Кстати, Макс, а кто такие эти "все такие честные", от которых ты выслушиваешь нравоучения? Кто-то ещё на тебя набрасывался, как я?
Привычная заинтересованность в делах брата соединилась с искренним любопытством насчёт того, кто ещё посвящён в максовы дела и читает ему нотации, и тайной мыслью, нельзя ли обзавестись союзником в лице этого человека. Теперь Женевьев смотрела на Макса очень внимательно, даже забыла, что до сих пор держит в руке пустую пивную банку.

Женевьев хмурилась. Так недовольно и напряжённо, как хмурилась только в детстве, если проигрывала в бейсбол. Слушает, ну да. Радио тоже слушают. Она скрестила руки на груди, исподлобья поглядывая на Макса. Много чего можно сказать и ещё больше попытаться оказать, но постепенно всё лучше понималось, что это будут бесполезные попытки.
Тихо щёлкнула открытая Максом пивная банка, и Женевьев, не раздумывая, прибрала свою. Да, она почти трезвенница, да пить на ночь - не слишком светлая идея, но сейчас очень хотелось плюнуть на светлые идеи. Она сделала несколько глотков, в задумчивости пригладила волосы, аккуратно расправляя туго стянутый хвост.
- Понятия о чести, - Женевьев неопределённо хмыкнула. - Не очень-то в них верится, но приходится признать, что ты прав, и меня не тронули. Ладно, буду надеяться, что ты прав насчёт старших. И что конкурирующих капитанов песка не появятся какие-нибудь свои старшие, которые придерживаются других правил. За Мари присмотрю.
Женевьев не назвала сестру "Зайца" по семейной привычке и сейчас досадливо прикусила губу. Имена вместо прозвищ, слишком ровный тон, непривычно аккуратная речь - такими мелочами обычно выдаёшь и волнение, и растерянность, и напряжение гораздо больше, чем хочешь. Женевьев приложилась к банке, глотая прохладное пиво и старательно собирая разбегающиеся мысли.
Кто бы там ни чихвостил Макса за бандитские приключения, брат, похоже, не собирался выдавать этого человека, ограничился только упоминанием о разговоре с Марианной. Это удивляло и немного настораживало: Женевьев не помнила за братом уклончивости и скрытности и не обрадовалась, столкнувшись с ними.
- Не особенно хорошо, что Мари многовато знает, но что ж поделаешь. А тому, кого я не знаю, передавай привет и благодарность за небезразличие, - она усмехнулась. - Если у нас есть шанс встретиться, я пожму ему руку.
Женевьев искоса взглянула на брата. Надежда, что брат как-то проколется в дальнейшем разговоре, была бы смешной, но посмотреть на реакцию хотелось.
А следующий вопрос застал врасплох. Женевьев подняла глаза на брата, не скрывая удивления. Он что, советуется с ней? Ищет поддержки? Уличает в логических нестыковках и двойных стандартах? Впрочем, гораздо больше, чем ответ на эти вопросы, Женевьев беспокоило то, что она не знает, как ответить. Если быть разумной и законопослушной, ответ получится гнилой. Если быть честной с собой и с братом, то она попусту затеяла этот скандал. А, ладно, лучше быть дурой, чем... Женевьев, не сдерживаясь, досадливо махнула рукой и посмотрела на брата.
- Твоя взяла, Макс, - тихо сказала она. - Наверное, выходит, что ты прав. Или, во всяком случае, что не мне тебя строить. Я бы хотела сказать, что затихарилась бы или вообще пошла в полицию, но я бы так не сделала. Так что... - она развела руками. - Ты прав, а мне, наверное, надо извиняться, - она задумчиво посмотрела на банку пива, зажатую в руке, и сделала ещё несколько глотков, решив, что сейчас явно лучше пить, чем говорить.